В культурном центре В.С. Высоцкого возобновлён таганковский спектакль «Москва — Петушки».
В 1969 году Венедикт Ерофеев завершил поэму «Москва — Петушки». 95 страниц иронии, боли, сарказма. И меньше всего возможно представить, что страстный, и горький, и забавный Веничкин монолог может быть произнесён со сцены.
Тем не менее это так. Валентин Рыжий, режиссер Театра на Таганке, рискнул поставить спектакль «Москва — Петушки» с Александром Цурканом в главной роли. Первоначально постановка задумывалась как исключительно драматическая, но слух о таганковских замыслах Рыжего долетел до Сергея Летова, работавшего тогда в Америке. Вдохновленный этой идеей, спешно упаковав свои саксофоны, музыкант ринулся в Москву. Так у «Москвы — Петушков» появилось оригинальное музыкальное сопровождение — настоящий коктейль, составленный из музыки, сочиненной композитором Немировичем-Данченко, фрагментов произведений Шостаковича (любимца Венедикта Ерофеева) и джазовых импровизаций самого Сергея Летова. Музыка, ставшая самостоятельным элементом спектакля, придала ему лиричность и глубину. «Москва — Петушки» начинается со сцены в подъезде (в поэме — заключительной), с той самой сороковой ступеньки, на которой Веничке вот-вот всадят в горло острое шило. Далее — пленка Веничкиной памяти отматывается назад, и спектакль летит вслед за текстом поэмы практически со всеми остановками: «Серп и Молот», «Железнодорожная», «Салтыковская», «Кучино». И на всем своём протяжении остается монологом одного актера. Несмотря на это, постановка чрезвычайно динамична и смотрится на одном дыхании. И дело тут вовсе не в акробатических трюках Венички, то кувыркающегося по столам, то ходящего на руках, то где-то на самой верхотуре из столов размахивающего воображаемой ветвью повилики… Иные, правда, утверждают, что жимолость можно заменить повиликой. Это неверно и преступно. Режьте меня вдоль и поперёк — вы не заставите меня помешивать повиликой «Слезу комсомолки», я буду помешивать её жимолостью…
В черновом варианте постановка тянула на три часа — хронометраж шекспировской трагедии. Но жесткой рукой Юрия Любимова была сокращена вполовину.
Как бы значительно ни расходилась новая постановка Валентина Рыжего с поэмой Ерофеева, в спектакле есть догадка режиссера о том, что «Москва — Петушки» — это философская притча о кратчайшем миге после бытия и перед кончиной. Когда жизнь вспоминается так ярко и летит быстрее, чем поезд из Москвы в Петушки, когда человек уже не страшится жить за чертой, перед которой мы все в страхе замираем…
Что вспоминается Веничке в этот краткий миг? А что вспомнится каждому из нас? Две четвертинки «Кубанской», принятые где-то под Чухлинкой. «Рыжая сука» с косой от затылка до попы, ждущая на перроне. Малыш, умеющий писать букву «Ю» и танцевать поросячью фарандолу. Вот когда с особенной силой понимаешь: всё, что было в той первой жизни высокого, на поверку оказалось мелким и незначительным; а всё, что представлялось низменным и недостойным, вдруг обрело пронзительную высоту.
Автор: Алсу Гузаирова
Источник: «Российская газета», 10 марта 2000 г.
