Венедикт Васильевич Ерофеев, Веничка, как называли его собутыльники и собратья по перу — великолепный писатель: наблюдательный, поэтичный, умный и остроумный. Моя оценка ставшего теперь знаменитым писателя может показаться запоздалой, но это — оценка читателя, а не журналиста или литератора.
Я читал «Москву — Петушки» и смеялся, и плакал, и жалел Россию, загубившую не один талант самым страшным своим, «народным», зельем — водкой. Потом уже приобрел и «Василия Розанова глазами эксцентрика», и «Мою маленькую Лениниану», и «Быть русским — легкая провинность» — штрихи к портрету и записные книжки Венедикта Ерофеева. «Быть русским — легкая провинность» — уж не о нас ли с вами, эмигрантах, так афористично вмазано?! И о нас, в том числе… К слову сказать, Венедикту Васильевичу, как настоящему русскому интеллигенту, был ненавистен антисемитизм и он часто открыто заявлял об этом.
Упомянув о поэме, забыл уточнить, что «Москва — Петушки» написана прозой. Приходят на ум «Мёртвые души» Гоголя, тоже, как известно, названные автором поэмой. Ерофеев и не скрывал, что подражает Гоголю: «Если бы не было Николая Васильевича — и меня бы как писателя не было. В этом не стыдно признаться». А самым любимым его писателем был Набоков: «Никогда зависти не знал, а тут завидую, завидую…»
Оговорюсь сразу, это — не театральная рецензия и не интервью. Оговорка, как правило, — не что иное, как открыто высказываемая или плохо скрываемая автором просьба о снисхождении.
Итак, жанр этих заметок — литературно-театральные размышления вперемежку с воспоминаниями, сожалениями и разговором с актёром. Начну с сожаления.
Венедикта Ерофеева я не знал, хотя мог бы: мы лет эдак двадцать ходили по одним площадям и улицам стольно-застойного града о семи холмах и девяти вокзалах. Один из них — Курский, отправил Венедикта Васильевича сперва в путешествие в Петушки, потом на Ваганьково, а потом уж — в классики русской литературы.
О книге «Москва — Петушки» я краем уха слыхивал ещё в Москве, но объем этого слуха, его интенсивность, что ли, не взывали к активным поискам, как это было когда-то с «Архипелагом Гулагом» или «Детьми Арбата». Будучи уже в эмиграции, я узнал о мучительной (рак горла) смерти автора этой поэмы — так сам Ерофеев определил её жанр.
Сюжет поэмы — проще некуда. Автор, он же герой, едет на электричке из Москвы в Петушки-есть такая станция по Горь-ковской ветке Курской железной дороги. В каждой главе описывается происходящее с автором за время следования от одной станции к другой. К примеру, вторая глава поэмы называется «Москва — Серп и Молот», третья — «Серп и Молот — Карачарово» и так далее.
Нет смысла пересказывать содержание всех глав, но третью главу перескажу: «И немедленно выпил». Да-да, глава состоит всего из одного предложения. Вот что по этому поводу говорил сам автор: «Первое издание «Петушков», благо, было в одном экземпляре, быстро разошлось. Я получил с тех пор много нареканий за главу «Серп и Молот — Карачарово», и совершенно напрасно. Во вступлении к первому изданию я предупреждал всех девушек, что главу «Серп и Молот — Карачарово» следует пропустить, не читая, поскольку за фразой «И немедленно выпил» следуют полторы страницы чистейшего мата, что во всей этой главе нет ни единого цензурного слова, за исключением фразы «И немедленно выпил». Добросовестным уведомлением этим я добился только того, что все читатели, в особенности девушки, сразу хватались за главу «Серп и Молот — Карачарово», даже не читая предыдущих глав, даже не прочитав фразы «И немедленно выпил». По этой причине я счел необходимым во втором издании выкинуть из этой главы всю бывшую там матерщину. Так будет лучше…»
Поскольку герой поэмы «немедленно выпивал» на каждом перегоне, до конечной цели своего вояжа — станции Петушки — он две-три остановки не доехал, поскольку был вынесен из тамбура толпой на перрон другой станции — Покров. И закемарил на близстоящей лавочке, неизвестно когда пробудился, слегка очухался и в полубессознательном состоянии был посажен каким-то доброхотом в вагон электрички, следующей… обратно, в Москву.
Так что, если уж быть точным, то поэма должна называться «Москва — Покров и обратно», но очень уж герою поэмы надо было в Петушки: святое дело — гостинцы свезти ребенку. Желание свое он, т.е. автор, увековечил в названии труда своего: «Москва — Петушки».
За простотой сюжета стоит полная драматизма жизнь, непраздные размышления героя о ней, конфликт чистого, израненного человека с изъеденным ложью советским обществом.
Но как из поэмы, да еще монологичной, сделать пьесу? У сцены ведь свои законы. Книжный текст, будь он хоть трижды гениален, действует на нас не так, как происходящее перед нашими глазами действие и произнесенное вслух слово.
Автор: Николай Дардикин
Источник: «Vestnik», № 21 (254), 10 октября 2000 г.
