Родился в 1946 году. Член Союза писателей Санкт-Петербурга. Печатается с 1989 года.
- Литературные публикации:
- «Доказательство существования: Стихи 1962 — 1987. СПб.-Омск. 1998.
- «Запоздалые сообщения: Стихи 1988 — 1998. СПб. — Омск. 1998.
Книги:
- Подборки:
- альманах «Молодой Ленинград: Сборник молодых поэтов» (Л., 1989),
- «Звезда» (1991, № 6, 1992, № 9, 1998, № 1),
- «Грани» (1995, № 175),
- «Вечерний Петербург» (1994, № 57),
- «Вестник Санкт-Петербургского ПЕН-Клуба» (1999, № 7).
- Переводы (с немецкого):
- альманах «Бездна: «Я» на границе страха и абсурда» (СПб., 1992),
- «Звезда» (1993, № 8).
- Рецензии:
- А. Алов. Тоска по прожитому и непрожитому. «ПИТЕРbook плюс (1999, № 2),
- Е. Невзглядова. «Новый мир» (2000, № 3).
По основной профессии историк-архивист. Кандидат исторических наук. Автор более 100 научных публикаций. Выступал в периодической печати также с научно-популярными и публицистическими статьями и занимался преподавательской деятельностью. Сопредседатель Координационного совета Санкт-Петербургского союза ученых. Член Совета Санкт-Петербургского научного общества историков и архивистов. Член редколлегии антифашистского журнала «Барьер».
Помещенные ниже стихи частично опубликованы в книге «Запоздалые сообщения», частично нигде до сих пор не публиковались.
* * *
Вырвана с мясом мембрана из телефонной трубки.
Оледеневший ток застыл в проводах колючих.
Цепь разомкнулась. Оборваны все привычки.
Сковывает намеренья и отменяет поступки
Низкое небо в хлопчато-угольных тучах,
Ветер, настолько резкий, что не зажечь и спички.
Но почему так знакомо, но, все-таки, почему же
Так предсказуемо все, что даже не страшно,
Только привычные связи вырваны с мясом?
Стягивает в один узел все туже и туже
Все обстоятельства — мысль, что это — неважно.
Медленно время ползет, словно очередь к кассам.
И достояться нельзя — не успеешь до перерыва.
Кончится все до закрытия — хлеб, чернила, свобода.
Да и никто не даст того, что взять не успели,
И не простит долги, и не выпрямит то, что криво,
И не спасет от соблазна толпу у входа,
И не подскажет ни средства, ни направленья, ни цели.
* * *
Ни одно слово не стоит того,
чтобы сказать его вслух.
Ни одна мысль не стоит того,
чтобы ее продолжать.
Ни одна жизнь не стоит больше,
чем тополиный пух,
Слетающий на асфальт
и летящий опять и опять,
Так и не отыскав
клочка непокрытой земли.
Будущее бесплодно.
Настоящего вовсе нет.
Ночью все величины
помножены на нули.
Утром озноб и жажда
льются в узкий просвет
Между выгоревшими шторами.
Случайны, как все мы здесь,
Последовательность событий
или порядок страниц.
Лишь страх и желание жить
образуют едкую смесь,
Сжигая ржавую волю.
И мир ограничен и весь
Готов лишь к единственной жизни,
как одноразовый шприц.
* * *
Словно речной туман над заболоченными берегами,
В окружении ровной низменности, обволакивающей перспективу, —
Звуки убогой речи, тяготеющей к пентатонной гамме,
Медленный двухвагонный трамвай, ползущий к Лахтинскому разливу.
Пахнет Волгой, Уралом, черными клавишами, Китаем…
По утрам растворяет согласные финно-угорская влага.
Что тебе в этом? Каждый маршрут по-своему неисчерпаем.
В каждой капле дождя уравновешены зло и благо.
Этот весенний туман. — словно речь, убогая и прямая.
Музыка здесь не при чем. Достаточно беспричинной злости.
Тянется фраза, словно трамвай, на сравнениях вечно хромая.
Жаждут тепла желтоватые клавиши из слоновой кости.
Сливочное, молочное утро. Холод от Охты до Лахты.
Только считай повороты дороги: yksi, kaksi, kolme…
Даль началась таможенным флагом, грузной тенью брандвахты,
А закончится где-нибудь в Гельсингфорсе, скорее даже в Стокгольме.
* * *
На берегу замерзающего залива
Чайки воюют с воронами за жизненное пространство.
(Свалки все так же обильны, а деревья давно облетели).
В самом начале зимы природа не суетлива.
Только птичьи склоки и мелкое хулиганство.
Вся остальная жизнь задремала и теплится еле-еле.
Да, чтобы быть уже совершенно точным,
Голуби и воробьи дополняют картину
Возни у мусорных баков.
Существование было бы слишком непрочным,
Если бы не было придумано наполовину.
Впрочем, процент фантазии не одинаков
Утром и вечером. Жажда подлинности и порядка
Ищет — и чаще всего находит — опору
В утреннем холоде, спешке, привычной сноровке.
Набережная пустеет. Шумит строительная площадка.
Дальше — уже начинается город. И жмется к забору
Стая бродячих собак на пустыре у автобусной остановки…
* * *
Прошлое и настоящее — все в одинаковой дымке,
В сырости невской воды, в пятнах известки и мела.
Не узнавая себя, смотрим на старые снимки,
Словно в холодное зеркало, только стекло помутнело.
Преувеличена грусть, а холод слега преуменьшен.
Что вспоминать о несказанном и навсегда недопетом?
Все мы, как оказалось, были всего лишь Luftmenschen,
Да и, конечно, остались. И хватит об этом!
Город напрасно гоняет квадриги по узкому кругу.
Все оказалось чужим и ничто здесь отныне не свято.
Люди и камни давно изменили друг другу.
И ни крупицей души… — Впрочем, это всего лишь цитата.
Не потому ли и старые песни заглохли, не потому ли
Только слова сохранились — ни почвы, ни крови, ни плоти?
Вечером в черном канале чьи-то огни потонули.
И коченеют осенние листья в предсмертном полете.
* * *
Раньше обычного наступили снегопады и холода.
Анамнез или диагноз недрогнувшей ледяной рукой,
Мелом по черной поверхности, пишет зима, ассоциируясь, как всегда,
Со старостью, смертью, болезнью — общей, твоей или чьей-то другой.
Имя пока не придумано, лучше оставить пробел.
Только мокрый снег налипает на свежевыкрашенный фасад.
«Увы, куда исчезли все мои годы!» — сказал, точнее, пропел
Кто-то из миннезингеров* лет восемьсот назад.
Мерзлые листья на мостовой, будто мертвые времена
Бесследно пропавших лет, будто ушел последний трамвай.
Помни только, что соль в бесформенной влаге вечно растворена,
И смысловым совпадениям особого веса не придавай.
Потому что для их описания нет подходящего языка,
Потому что язык не то же самое, как известно, что речь,
Потому что разница между полным счастьем и полным несчастьем
настолько невелика,
Что ею при расчетах можно практически пренебречь.
*Walther von der Vogelweide (1160/70 — 1230) — «Owe war sint verswunden alle mine iar».
РАССУЖДАЯ О МЕТОДЕ…
Дискурсивные практики грязноватых берез и красноватых кустов
Предполагают наличие весеннего словаря,
Уже застывшего, словно глиняная кора
На высохшей луже, общего для тебя и всех остальных,
Определенность слоистых, упорядоченных облаков.
Телесные практики лопающихся почек и свежей листвы,
Достаточно клейкой, чтобы любить ее без причин,
Предполагают общую волю к выходу за предел
Усталости и сонливости, выявленную связь
Почвы, движения соков, системы координат.
Все эти условия, эти основания, попросту говоря,
Перерастают в такое желание жить,
Что сгущается воздух и затаенный рост
Не нуждается в оправдании… Кстати, уже давно
Все это и так заранее знал, лишь потом почему-то забыл!
Поэтому устаешь подвергать сомнению, без объяснений вдыхать
Безличную влагу свободы, без гнева и предубеждений смотреть
На редкие всходы травы, на подпалины пустыря.
И все, что казалось плотным, колеблется, словно пар
От нагретой земли. И больше нет ничего за тобой…
* * *
Говорится — небо, — подразумевается взгляд с высоты.
Говорится — земля, — подразумевается взгляд в высоту.
Никак им не встретиться. Разведены когда-то построенные мосты.
А ночью каждый смотрит лишь на себя,
Как в зеркало, так что звезда в упор не видит звезду.
А еще говорится — холод (подразумевается теснота),
А еще говорится — покой (подразумевается темнота),
А еще говорится — свобода (подразумевается пустота),
И еще по разным поводам говорится много чего,
Но любая речь недостаточно убедительна и проста.
Молчание растворяется в воздухе, так что в нем
Теряется и пропадает любое Я.
Свет, бесполезный ночью и незаметный днем,
Обозначает несовпадение неба и, конечно, земли
С холодом, покоем, свободой, недостаточностью бытия…
