Член Союза писателей Санкт-Петербурга, автор книг стихов «Эхо», (изд-во Советский писатель, Л., 1990), «Перекрестное опыление» (СПб – Омск, 2001), «Деревьями ветвящаяся мгла» (СПб, «Биос», 2003); (публикаций стихов в журналах («Грани» — 1995; «Нева» — 1976, 1982, 1997, 2002; «Звезда» — 1993, «Дружба» (росс.-болг.), «Арион» — 1999, 2001, ), сборниках («Молодой Ленинград» — 1989; «Невские просторы» — 1986; «Автограф» — вып. седьмой, 2003 и др.). Она переводит американских (Ysef Komunyakaa, Hovard Hartly, Nina Smith, Carol Devis (книга “Пора поговорить о…”, 1997 г, СПб, изд. “Симпозиум”) и ирландских поэтов. Ее переводы, а также переводы ее стихов на английский и французский публиковались в “Russian-American Anthology”, St. Petersburg, Florida, 1994, 1996 (отмечена “award” Питером Мейнке); cборнике “Исцеление памяти”, СПб, 1997, журнале «Крещатик», 2000 (переводы стихов Ш. Хини), Estuaries, Revue Culturelle, № 38, 1999, «A river of butterflies» 1999, Word of Mouth, Arts Council of North Ireland и др.). Участник международного литературного фестиваля (The Cuirt Internat. Festival of Literature, Galway, 1999), культурной программы Американского правительства «Coridors of Culture». Кроме того, Алла Михалевич – доктор биологических наук, автор 3-х монографий и около 100 научных публикаций. Ниже предлагаются стихи из циклов “Перекрестное опыление” и “EUROSCIENCE”.
ПЕРЕКРЕСТНОЕ ОПЫЛЕНИЕ
I
Золотистых блесток мириады
целый день мелькают над цветком.
Я полна азарта и досады:
их никак не выловить сачком.
Есть! Поймала! Или показалось?
Раскрываю марлевый сачок:
лишь труха какая-то прижалась,
чуть заметный серенький штришок.
Вытряхнула! — Тут же засверкала,
отражая солнце, эта моль,
так, как будто и не прерывала
золотую маленькую роль.
II
Мелким пчёлкам-галактам и тле повезло:
От прохлады укрылись пока —
Лепестки-зеркала отражают тепло,
Концентрируя в центре цветка.
Чашевидный солярий согреет и нас,
Как хранящий энергию стих:
Животворных лучей непрерывный запас,
Сбереженный цветком для других.
Чтобы звонче гудела пчелиная медь,
Чтобы в трубы горячие дуть —
Надо светлую ёмкую чашу иметь,
Надо к солнцу её повернуть.
III
По тихо струящейся речке
то там я увижу, то тут:
обрывками ангельской речи
боярышниц крылья плывут,
и целые бабочки тоже —
как будто живой ледостав,
прилипнув к текучему ложу
и крылья свои распластав.
Да что им, летуньям свободы,
какой-нибудь слабенький бриз!
Но именно тихой погодой
те бабочки падают вниз,
навстречу своим отраженьям, —
а вместо желаемых встреч
с холодным и темным теченьем
приходится слиться и течь.
Как если б нечаянно кто-то,
минуя любовь или тлен,
влетел бы однажды с налета
в зеркальный заманчивый плен.
И, может быть, очень похоже,
случайно влетев впопыхах,
свои отражения множа,
слова застывают в стихах.
IV
Приблизившимися черными ладонями
накрыло крылья бражника в ночи,
бестрепетными, жесткими, огромными —
и бабочка от ужаса кричит!
Вы скажете — прекрасные создания
хранят всегда молчания печать.
Но если страх касается сознания —
она находит способ закричать:
всем тельцем, как хитиновою трубкою
она пропустит воздух — как флейтист,
вибрирующей, тонкою и хрупкою —
и вырвется наружу резкий свист!
V
Белесый туман серебрится
и все закрывает стеной,
невидимы солнце и птицы,
и то, что случится со мной,
куда длиннотелые осы
несут ими собранный мед?
Зачем изогнули вопросом
тугой золотистый живот?
Зачем в липковатом июле
я рвусь, словно муха из пут?
Зачем эти длинные пули
жужжат и на свете живут?
VI
Густо пахнут вызревшие смолы
сердцевин ромашек луговых..
Черным франтом увалень тяжелый
сверху завалился и затих
в лепестках простынного батиста,
чуть потерся бархатным пушком —
липкой пудрой млечно-золотистой
нежное испачкано брюшко.
Так медведь, дорвавшийся до меда,
в этом сладком золоте увяз,
и, насытясь лакомой свободой,
от блаженства прикрывает глаз.
VII
В лесу на поляне раздолье
и зоб округлив и раздув,
здесь дятел устроил застолье,
набив себе бабочек в клюв.
Ломаются плоские крылья,
трещат, расходясь пополам,
и рвется, как нить, сухожилье —
я знаю, им больно, как нам !
Я знаю, что надо кормиться,
кормить кукушат и галчат.
И дятел — прекрасная птица.
Но бабочек крылья торчат.
РЕКА ЗОНТОВ
I
Moй зонтик звездчатой заплатой
Заделывает небосвод,
Когда с него как из ушата
Мне сверху на голову льёт.
И в жизни мокрой и ненастной
Он создает сухой объем.
Себя не чувствую несчастной,
Поскольку мы идём вдвоём.
Пусть ветры шастают шальные —
Меня в обиду не даёт:
Все пики длинные стальные
Он выставит как Дон-Кихот.
На грани шаткого баланса
Не остаюсь и я в долгу:
Сама как верный Санчо Панса
Ему держаться помогу.
В дождливой северной столице,
Где дни печальнее ночей,
Заменят мне стальные спицы
Блеск желтых солнечных лучей.
II.
Река зонтов намокших — впереди,
Как спинки лягушачие, — блестящих,
За каплями повисшими следи,
Как будто на концах ветвей дрожащих,
И не задень концы чужих ветвей,
Чтоб не попало в глаз колючей веткой.
Так, под косой штриховкою дождей
Идёшь внутри и вместе с этой клеткой,
Прокладывая свой прозрачный путь
Сквозь эти обступающие воды,
И движущихся светлых прутьев ртуть
Отнюдь не символ вечной несвободы,
Но вечного движения. Зонты
От остальной толпы обособляют,
И шпили их — как символ высоты
С поющим небом нас соединяют.
И каждый зонт по-своему звучит,
И ветер, пробегая, извлекает
Из каждого поющие лучи
И в лужах их дробит и отражает.
III.
Как понять почему — серым холодным днём,
Стоит прикрыть глаза — тут же придёт на память:
Бабочки сложат крылья под проливным дождём,
Зонтики ждут дождя — чтобы свои расправить.
IV.
Боярышницы крылья разломились:
Прожилок их хитиновая сеть
Не удержала долго божью милость
И ей дала прозрачно умереть.
Ты, зонтик мой, раскрывшийся мгновенно,
Стальные жилки крыльев растяни —
Устойчивее будешь во вселенной.
Увы, не слишком прочны и они.
V.
Бабочка с опущенными крыльями —
Этот смятый зонтик на полу.
Всё же эту слабость мы простим ему,
Даже воздадим ему хвалу —
Надо так уметь — совсем расслабиться,
Эти спицы-плечи опустив:
от дождей уставшая скиталица
и опавший на ветру порыв.
Но упруго снова встанут крылышки,
Их тугой, блестящий, яркий шёлк —
И японской пагодою-крышею
Поплывёт оживший мотылёк.
AQUA VITA
1
Поющий дождь струится за окном
И светлой строчкой темень прошивает,
Строчит, строчит на языке родном,
Захлёбываясь, снова начинает,
В ночную землю, сам в себя влюблён,
Всю пустоту собою заполняя,
Прерывистый и непрерывный, он
Как жизнь сама, как нить её сквозная.
2
Куда уходит дождик? В шар земной,
А может быть насквозь его пронзает;
Как сквозь клубок огромный шерстяной
Его стальные спицы вылезают.
И кто-нибудь другой с той стороны
Склоняет ухо к тем же самым звукам,
Что мне сейчас отчетливо слышны
В движенье ночи темно-близоруком.
3
Воронка уха втягивает звук,
И кажется, он сам туда стремится,
Так мотылёк в цветка раскрытый люк
Стремится поскорее опуститься.
Но ухо не похоже на цветок
И не сулит нектара и награды.
Зачем же звук летит как мотылёк
Туда, где ждут его и будут рады?
4
Букет цветов любовно дарит нам
Все краски, на которые способен,
Бордо и кобальт, с тенью пополам,
Он как словарь художника подробен,
Где места всем оттенкам и словам
Как на лугу раскидистом довольно,
Где, как всегда, несущим стебелькам
Одновременно – радостно и больно.
13. 07. 96
EUROSCIENCE
1
В случайной лужице с подгнившею водой
повисло солнце книзу головой,
и хоровод вокруг него кружит
циклопов, туфелек, хирономид,
и гидра в мостик выгнулась дугой –
спортсменка без костей, вниз головой,
и на руках пытается кружить, —
и всё искрится от желанья жить.
2
Даже в собственной жизни мне не запомнить дат,
не говоря уж об исторических датах,
вот и помалкиваю, когда говорят
о событиях здесь, а тем более – в Штатах.
Кто-то их знает великолепно и точно,
говорит “запоминаются сами собой,
не то, что какие-то там листочки,
с бессмысленным шепотом над головой”.
А я то – именно их – с одного взгляда.
Да иначе просто не может быть:
каким быть олухом, простите, надо –
перепутать березу с дубом, крапиву и сныть —
все равно, что просодию с рапсодией,
божий дар с яичницей… Впрочем, любое растение – божий дар,
даже время его возникновения звучит мелодией,
ну, например, Пермский период, ярус Сакмар.
Какими различиями биохимически-тонкими
характер нашей индивидуальной памяти задан, —
словно жесткими невидимыми шестеренками,
пентатонным или додекафонным ладом.
3
Когда мякоть листа сгнивает и проваливается,
остается правильно-неправильная ячеистая сеть
с магистралями более толстых развилок,
так что, если и не вооруженным глазом смотреть,
увидишь нити сбегающихся и разбегающихся жилок,
ажурное кружево – застывший жизненный путь
всех питавших его до этого соков –
словно на валентные отростки молекул взглянуть –
предельно тонкие, отходящие сбоку,
невидимые связи всего со всем, переменно-
контактные –
«полнота бытия» – как сказал бы какой-нибудь рационалист,
подразумевая при этом нечто абстрактное,
а бытие и есть – этот лист.
