Научные руководители: Бахтинова С.Б., учитель русского языка и литературы высшей квалификационной категории; Колотова М.В., учитель русского языка и литературы высшей квалификационной категории
Введение
В нашей работе мы планируем рассмотреть интертекстуальность поэмы Вен. Ерофеева «Москва — Петушки». Стимулом к выбору темы послужила актуальность и высокая обсуждаемость интертекстуальности в современной лингвистике текста. Сама же поэма предоставляет благодатный материал для исследования такого рода не только по причине созвучности её идейного содержания настроениям нашей эпохи, но и из-за присущей ей высокой степени интертекстуальности.
Что мы понимаем под интертекстуальностью? Определяя границы текста, Лотман приходит к выводу о неизбежности связи любого текста с другими, неизбежности диалога и полилога между текстами не только одной эпохи, и не только принадлежащими к одному виду искусства, но и далеко отнесёнными друг от друга по временной, жанровой или иной шкале:
«Текст вообще не существует сам по себе, он неизбежно включается в какой-либо (исторически реальный или условный) контекст: Та историко-культурная реальность, которую мы называем «художественное произведение», не исчерпывается текстом. Восприятие текста, оторванного от его внетекстового «фона» невозможно. Даже в тех случаях, когда для нас такого фона не существует (например, восприятие отдельного памятника совершенно чуждой, неизвестной нам культуры), мы на самом деле антиисторично проектируем текст на фон наших современных представлений, в отношении которой текст становится произведением».
Наиболее популярной работой, затрагивающей тему интертекстуальности, явилась работа французского культуролога-структуралиста Ролана Барта «Смерть автора»:
«Ныне мы знаем, что текст представляет собой не линейную цепочку слов, но многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным; текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников: Если бы он [писатель] захотел выразить себя, ему следует знать, что «внутренняя сущность», которую он намерен «передать», есть не что иное, как уже готовый словарь, где слова объясняются лишь с помощью других слов, и так до бесконечности». Барт ссылается на то, что слово «текст» этимологически заведомо предполагает некую «ткань»: «:текст образуется из анонимных, неуловимых, и вместе с тем уже читаных цитат — из цитат без кавычек»; читатель же (или, по Барту, «читающий») сравнивается с праздно гуляющим человеком: «Его восприятия множественны, не сводятся в какое-либо единство, разнородны по происхождению:; случайные детали наполовину опознаваемы — они отсылают к знакомым кодам, но сочетание их уникально».
Последователь Барта Л. Женни замечает:
«Свойство интертекстуальности — это введение нового способа чтения, который взрывает линеарность текста. Каждая интертекстуальная отсылка — это место альтернативы: либо продолжать чтение, видя в ней лишь фрагмент, не отличающийся от других, […] или же вернуться к тексту-источнику, прибегая к своего рода интеллектуальному анамнезу, в котором интертекстуальная отсылка выступает как смещенный элемент».
Существует и ещё одна классификация интертекстуальных проявлений в тексте — разграничение между внешней и внутренней интертекстуальностью. Внешняя интертекстуальность подразумевает лишь припоминание источника читателем, примером такого рода явления может служить пародия; внутренняя интертекстуальность предполагает включения фрагмента источника — интекста — в данный текст.
Итак, под внутренней интертекстуальностью мы понимаем отношение между данным текстом и другими текстами — литературными или нелитературными (неязыковыми) произведениями. По нашему мнению, в поэме Вен. Ерофеева имеет место внутренняя интертекстуальность, свидетельством которой является неоднозначность трактовки. Для одних критиков (Сергей Чупрынин) «Москва — Петушки» — это исповедь российского алкоголика, Причем истоки поэмы, по мнению критика, восходят к традиции «низовой культуры», устного народного творчества (анекдоты, частушки, эпиграммы в духе черного юмора), где сатира породнилась с «нелегальщиной». В этом смысле поэма «Москва — Петушки» близка песням Владимира Высоцкого и Александра Галича. Для других (Наталья Живолупова) «Москва — Петушки»— это исповедь Венички Ерофеева, «метафизический бунт против абсурда, восторжествовавшего в мире, в котором воцарился апокалиптический хаос». По ее мнению, Веничка «совершает бегство в мир иррационального, одним из художественных адекватов которого в поэме является пьянство, — средство сделать себя нечувствительным к воздействиям действительности».[11]
