Собираясь на встречу с Венедиктом Ерофеевым, я уже знала, что писатель серьезно болен, говорить ему трудно и неизвестно, получится ли разговор вообще. Поэтому решила на всякий случай написать письмо, представить вопросы, так сказать, в письменном виде.
В 1978 году я прочитала его повесть «Москва — Петушки», изданную там и бродившую по рукам здесь, и очень захотела что-нибудь узнать об авторе. Но даже среди моих коллег мало кто знал что-то о Ерофееве наверняка. Так, реяли по столице слухи…
Время шло, повесть «Москва — Петушки» переводили и издавали то на одном языке, то на другом за рубежами нашей Родины, популярность Венедикта Ерофеева там оставалась стабильной. О его творчестве — в основном это были те же «Петушки» — создавались статьи и диссертации. Исследователи сходились на том, что Ерофеев — «образованный, тонко чувствующий, одаренный в языковом отношении писатель»… И добавляли: «судьба его неизвестна»…
Неуловимый Ерофеев «выплыл» два года назад Во время одной из встреч с Кавериным Вениамин Александрович рассказал мне об идее создания альманаха «Весть», одним из организаторов которого он был. В первом выпуске альманаха планировалась среди прочих вещей, не публиковавшихся ранее в нашей стране, и повесть «Москва — Петушки». Тогда это еще казалось невероятным: какая-то инициативная группа, альманах, да еще «Петушки», о которых одни говорят: «гениально», «бессмертно», другие — «безобразие»… Между тем летом 1989 года «Весть»-таки увидели свет, повесть Ерофеева прочитали сотни тысяч советских читателей. Опубликовал ее с небольшими сокращениями и журнал «Трезвость и культура».
И вот я в гостях у писателя. Оказывается, все последние годы он живет в Москве. Вопросы, написанные мною, не понадобились, но беседы (их было несколько) проходили неровно, трудно. В доме то и дело толклись люди. Ерофеев вдруг оказался нужен сразу и газетчикам, и телевизионщикам, и издателям — своим и зарубежным. Дверь практически не закрывалась. Сам Ерофеев страдальчески улыбался и шептал: «Скажите, пожалуйста, зачем это нужно?..» Я, уже исписавшая пухлый блокнот, умиротворенно поддакнула: «Закройте просто дверь и всем отказывайте!» На меня глянули голубые кристальные детские глаза: «Но ведь тогда и вам нужно было бы отказать…»
Самое горячее желание, которое есть сейчас у Ерофеева, — это «перестать быть столь урбанизированным», уехать с женой в Абрамцево, где друзья им предоставили до весны дом, и жить и писать… Начаты и ждут своего завершения две пьесы — «Фанни Каплан» и «диссиденты». Есть «куча идей, рассыпанных в тридцати с лишним записных книжках».
— Черновиками у меня забит стол, — говорит писатель, — вернее их даже черновиками назвать нельзя, это еще что получится! «Фанни Каплан» почти готова и будет опубликована в журнале «Континент». Вторую — «Диссиденты» — собирается принять к постановке Театр на Малой Бронной. Это чистая комедия — и в прямом, и в переносном смысле. Действие происходит в 60-е годы в приемном пункте «бронебойной» посуды (нет лепажевых орудий, есть бутылки). Никто из героев не остается в живых, ни один, только подонки. Мне уже звонили, упрекали: мол, слушай, Ерофеев, зачем с таким материалом обращаться таким юмористическим образом? Или в «Вальпургиевой ночи» всех убил, хотя бы здесь оставь несколько хороших людей в живых… А разве я убил?..
Пьеса «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» опубликована в апрельском номере журнала «Театр» за 1989 год, уже поставлена на сцене Театра на Малой Бронной и имеет немалый кассовый успех. Хотя сам автор считает, что «упростили ее до предела». Но, как известно, на авторов не угодишь. Пьеса непроста для восприятия (впрочем, то же можно сказать о повести «Москва — Петушки», эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика») и непривычна по выбору места действия — сумасшедший дом. Ерофеев утверждает, что создавал драматургические произведения по принципам классицизма, только очень смешное. Не знаю, кто как воспринял ее, а меня буквально озноб бил, когда читала. Да и заключительные фразы не оставляют надежды: «Занавес уже закрыт, и можно, в сущности, расходиться. Но там, по ту сторону занавеса, продолжается все то же и без милосердия. Никаких аплодисментов».
