— Родился в 1938 году, 26 октября. Родители были грустная мамочка и очень веселый папочка. Он был начальник станции. Он все ходил и блядовал, ходил и блядовал, и, по-моему, кроме этого, ничем не занимался.
— А мамочка?
— А мамочка переживала.
— Тут запереживаешь.
— Еще бы, ебена мать. И вот папенька блядовал, блядовал, блядовал, блядовал и доблядовался до того, что на него сделали донос. И папеньку в 38-м году, когда я родился, только и видели. И действительно, папеньку мы увидели только в 54-м. Естественно, по 58-й статье. Припомнили ему, что он по пьянке хулил советскую власть, ударяя кулаком об стол.
— Честно говоря, трудно представить, что были люди, которые в открытую ругали советскую власть.
— А почему бы и нет — на этой маленькой станции, да еще в поддатии. На станции Пояконда в районе Полярного круга.
— А куда ж его сослали из-за Полярного круга?
— В том-то и дело — в Крым.
— Действительно в Крым?
— Шутка. Его сослали всего-навсего на 12 или там на 10 тысяч километров к востоку.
— Значит, ты рос безотцовщиной? И вы так с мамой и прожили на этой крохотной станции?
— Нет, меня перетащили в детский дом г. Кировска Мурманской области, и там я прозябал.
— А маменька-то куда делась?
— Маменька сбежала в Москву.
— И тебя бросила?
—Да.
— А с какого момента ты себя помнишь?
— В средней школе я уже писал. Сочинения.
— А самые первые в жизни ощущения?
— Самые первые воспоминания почему-то самые траурные. Покойная мать сказала всем старшим братьям и сестрам — подойдите к кроватке и попрощайтесь с ним. Со мной то есть.
— Почему?
— А все — врач. Он сказал: пиздец. Очень, очень умный врач. Это был 41-й год, значит, мне было два с половиной года. Очень умный врач.
— Значит, в школе ты учился в детском доме. И, конечно, самые светлые воспоминания?
— Ни одного светлого воспоминания. Сплошное мордобитие и культ физической силы. Ничего больше. А тем более — это гнуснейшие года. 46—47-й. В сорок седьмом, например, доходили слухи, что в Мурманске мясо продают на рынке, но в этом мясе находили человеческие ногти.
— Я помню, правда, это уже было в 50-х и в Москве, так вот, ходили слухи, что из детей варят мыло.
— Короче, все это невыносимая мудозвонщина, и я твоим слухам не удивляюсь ничуть.
— Веничка, а амнистию 1953 года ты никак не запомнил?
— Очень запомнил, потому что я в это время учился в 8-м классе, а весь Кольский полуостров был переполнен этими лагерями, одним словом, мы больше видели колючей проволоки, чем чего-нибудь другого. И до 10-го класса. И вдруг их отпустили. И тут скверный, дурашливый народ пустил слухи… и в самом деле, вот эти отпущенные на волю — как их тогда называли, бандиты — они действительно вели себя не лучшим образом, но этот слух был настолько искусственно раздут, чудовищно раздут в 53-м году, я тогда переходил из 8-го класса в 9-й, вот это было время на Кольском полуострове совершенно чудовищное. Во всяком случае, мать нас загоняла в дом с наступлением сумерек, а ночи там осенью наступают сам понимаешь когда.
— Значит, мамочка к тому времени вернулась?
— Вернулась. Я в детском доме учился до 8-го класса.
— И как ты ее принял?
— Ну что, мать. Иначе она не могла.
— Веня, а ты в детдоме был среди тех, кого били или — кто бил?
— Я был нейтрален и тщательно наблюдателен.
— Насколько это было возможно — оставаться нейтральным?
— Можно было найти такую позицию, и вполне можно было, удавалось занять вот эту маленькую и очень удобную позицию наблюдателя. И я ее занял. Может быть, эта позиция и не вполне высока, но плевать на высокость.
