Памяти Венедикта Ерофеева
11 мая исполняется 10 лет со дня смерти Венедикта Ерофеева. В память о нем 2 и 8 мая на сцене Дома Высоцкого (Нижний Таганский тупик, 3) пройдет спектакль «Москва — Петушки». Спектакль новаторский. Никаких декораций нет, а есть безобразные столы, как в совковой забегаловке, и между ними, на них страдает и мечется герой знаменитой поэмы «Москва — Петушки». Несколько лет назад ее по собственной инсценировке поставил режиссер Театра на Таганке Валентин Рыжий. Юрий Петрович Любимов принял спектакль хорошо (что большая редкость) и разрешил играть в буфете театра, бывшем знаменитом ресторане «Кама». Два сезона спектакль шел с невероятным успехом. Были триумфальные гастроли в Израиле, где впервые была напечатана поэма «Москва — Петушки». По тому, с какой отдачей — духовной и физической — работает в спектакле исполнитель роли Венички, зритель сердцем ощущает боль, пережитую и описанную Ерофеевым. Поэтому слово — артисту Александру Цуркану.
Александр Цуркан: что там, в конце туннеля?
— Саша, а вам не кажется, что эпоха Ерофеева вроде и прошла? По-моему, сейчас совсем другие мысли будоражат воображение населения?
— На мой взгляд, Ерофеев не устарел. Вопросы совести, нравственности, свободы-несвободы художника — вечные. С другой стороны, питие в нашей стране никто никогда не отменит. А если отменяли, то боком все выходило.
— Наверное, все дело в ерофеевской философии?
— Я не приемлю трактовку ерофеевской поэмы как пошлой исповеди пьяницы. Можно ли быть немножечко нечестным, немножечко предателем? Где начинается та грань, когда человек становится Иудой, Каином? Ерофеев ставил именно эти вечные вопросы. Это философская притча: что ты вспомнишь в тоннеле на том свете, когда уже все кончилось? Об этом наш спектакль.
— У героя клиническая смерть?
— Ему шило в горло воткнули, и он как бы откручивает назад кинопленку своей жизни.
— Вы играете так, как будто это ваша жизнь…
— Моя не моя, но мне близок этот образ. А с Ерофеевым я как-то даже мистически связан. Родился в Орехове-Зуеве, где Ерофеев поселился в общежитии. Он учился с моей мамой в одни годы в педагогическом институте. На электричке Москва — Петушки я пять лет ездил в Москву, когда учился в МАДИ. В Петушках замечательная баня, куда я с отцом париться ходил. Ерофеев умер ровно за месяц до того дня, когда я стал поступать к Любимову на курс в Щукинское училище. Думаю, случайного ничего нет.
Потом нас господь свел с Валентином Рыжим, который работает у Любимова режиссером. В 95-м году он вдруг мне сказал, что хочет ставить Ерофеева. Когда он изложил свою концепцию спектакля, я взглянул на поэму другими глазами и сразу обалдел от этого замысла: смерть и путь после смерти. За что тебе будет стыдно или не стыдно и перед кем? Три образа нас вдохновляли — Высоцкий, Енгибаров и Ерофеев. Вряд ли бы у нас что-нибудь получилось, если бы мы в своей работе не помнили этих людей, сама жизнь которых была духовность, страстность, лиризм, эксцентрика, вера в человеческое в людях, неистребимая жажда жизни и, конечно, любовь ко всему сущему на нашей грешной земле. Когда мы начали работать, появились интонации из «Гамлета», из мизансцен любимовских спектаклей, театральных посиделок — своеобразный парафраз на тему старой Таганки и ее обитателей.
— Рыжий говорит, что только вы с вашей спортивностью и выносливостью могли выдержать эти фантастические нагрузки.
— Я отношу себя к фаталистам, в моей жизни ничего случайного вообще нет. Я спортивной гимнастикой занимался с моим другом Мишей Малородовым, который сам из Петушков. Так вот, гимнастика много дала мне для постижения пространства Ерофеева…
— Что вы сейчас еще играете?
— Митю Карамазова, Жан-Поля Марата в «Марат — Саде» — лучшем спектакле за последнее время, я
считаю. Ивана Бездомного…
— Все же любимая роль — Веничка?
— Если брать весь комплекс твоего отношения к жизни, к миру, к слову, к проблемам, к твоему прошлому — то да. К вопросам, которые ты ставишь через роль. А ты должен их ставить, если ты артист. Задать вопрос и ждать ответ — это азы актерской профессии. Если ты не говоришь о совести, о вере, о мужестве — ты не можешь ею заниматься. Брать и изображать что-то — не по мне. Как-то Виталий Шаповалов, с которым мы в одной гримерке обитаем, сказал: «В «Таганке», наверное, всего три спектакля с такой актерской отдачей было — Гамлет Высоцкого, мой Басков и твой Веничка».
— Нет ощущения, что театр, бывший политическим, сейчгс стал другим? Что сегодня он ложет дать зрителю?
— Думаю, рано хоронить «Таганку». Я считаю, что если там работает молодежь и появляются спектакли такого уровня, как «Москва — Петушки», «Братья Карамазовы», «Марат — Сад» — то театр жив. Куда мы едем? И сколько времени и у каждого из нас, и у страны, и у народа? Это ведь гамлетовские вопросы. Веничка трансформировал те идеи на русскую почву. Допустим ли небольшой вывих совести? Отвечать всем нам.
— Судя по всему, зрителя это волнует. Хотя спектакль по своей структуре очень непростой.
— Я делаю все, чтобы в зале не было равнодушных. Очень благодарен Никите Высоцкому за то, что он и коллектив Центра Высоцкого нас поддержал, и в память этих великих имен дал возможность играть на его сцене. Они, кажется, были знакомы, но, по-моему, даже и не пили вместе. А родство душ все равно было. Оба отражают свое время, оба заплатили за это жизнью. Ведь Ерофеева пригласили во Францию для лечения, но «система» его не выпустила за границу. А здесь рак не смогли вылечить, и он погиб. Как с Блоком получилось. Веничка тогда сказал: «Я никогда не пойму этих сволочей».
…Настоящий артист всегда — синтетический. Зрителя надо удивлять тем, что он не может. Поэтому в спектакле «Москва — Петушки» мы и пошли таким путем. Балансировка на грани жизни и смерти — вниз головой, распятое тело. Я для себя решил: должен так работать, чтобы загнать иголку в сердце зрителя. Если этого нет — то театр не нужен. Хотелось бы поездить по России, по ерофеевским местам, показать этот спектакль.
— Теперь все время будете играть его на сцене Центра Высоцкого?
— Да, скорее всего. 10 лет прошло со дня смерти Венедикта Ерофеева. Приглашаю всех, кто не видел этот спектакль, помянуть Веничку Ерофеева. Композитор Василий Немирович-Данченко прекрасную музыку написал к спектаклю. А замечательный саксофонист Сергей Летов такие импровизации делает!
Автор: Ирина Шведова
Источник: «Московская правда», 29 апреля 2000 г.
