В России в 90-е годы о постмодернизме говорили все. Споры о нем завершились перевесом негативных оценок и пожеланием, чтоб эта чума нас более не посещала. Хотя 20 лет как постмодернизм существует в России. Низвергать или хвалить его бесполезно. Нужно подводить итоги. Задуматься о взаимной органичности русской литературы и постмодернизма. Что от их сближения мы получили? В чем они расходятся?
Бесспорно, постмодернизм — в традициях европейской культуры. И даже давних, о чем писал У. Эко. Европейская литература была “вторична” всегда… С первых шагов — римской литературы, для которой были определяющими греческие образцы. Им подражали, их обильно цитировали, развивали и пародировали. Выстраивали им аналогии в истории, литературе, философии, биографиях великих. И при всем том римскую литературу не обвинишь в отсутствии своего лица, нового голоса. Даже масштабом римская литература не уступает греческой. Равно и своими классиками. Художник имел перед собой образец и работал в режиме добавления, развития уже существующих канонов.
Эта черта полноты-“вторичности” отличает и Средневековье с его бесконечным лабиринтом цитирования. Характерна для творцов эпохи Возрождения — Данте, Петрарки, Ронсара и Боккаччо, пересказавшего на новой реальности античные анекдоты и рассказы. Эссе Монтеня стали энциклопедией предыдущих знаний и опыта. Шекспир перерабатывал произведения старших коллег и исторические хроники. Свои идеи Коперник заимствовал у греков, математику европейцы переняли у арабов. В “Пантагрюэле” Рабле угадываются черты ярмарочной книжонки о великанах, толкования Библии и медицинские знания того времени. Именно пародийность “Дон Кихота” определяет его достоинства… О важности подражания говорил Расин. Если верить его словам, то он писал слово в слово с трагедий Сенеки и Еврипида. Так “классическая литература” устами Буало в “L’Art Poetique”, сделанном по образцу горациевского “Ars Poetica”, хотя и заявила о своей оригинальности и значимости, все равно творила в соотнесенности с прошлым и осталась, на взгляд европейцев, частью культуры барокко.
Не было больших оригиналов и в век Просвещения. Великий Вольтер едва ли не в первую очередь прославился своими классическими драмами. Руссо до 40 лет был отчаянным подражателем. В 1825 году Гете признавался Эккерману: “Вальтер Скотт заимствовал одну сцену из моего “Эгмонта”, на что имел полное право, а так как обошелся он с ней очень умно, то заслуживает только похвалы… “Преображенный урод” лорда Байрона — продолженный Мефистофель, и это хорошо! Мой Мефистофель поет песню, взятую мною из Шекспира, ну и что за беда? Зачем мне было ломать себе голову, выдумывая новую, если Шекспирова оказалась как нельзя более подходящей и говорилось в ней именно то, что мне было нужно. Если в экспозиции моего “Фауста” есть кое-что общее с Книгой Иова, то это опять-таки не беда, и меня за это надо скорее похвалить, чем порицать”. Или в 1827 году Гете говорил: “Когда видишь большого мастера, обнаруживаешь, что он использовал лучшие черты своих предшественников и что именно это сделало его великим. Такой художник, как Рафаэль, из земли не растет”.
И все-таки на рубеже XVIII—XIX веков наметились важные перемены, изменился склад творчества (о чем у нас писали неоднократно, например, Д. Лихачев и С. Аверинцев). Стали цениться оригинальные идеи, чувства и индивидуальное творчество… Утвердился романтический тип художника. Спросим себя: сколько времени существовал такой тип творца в Европе?.. Он очень непросто завоевывал свои позиции даже среди романтиков. И в их эпоху все так же ценятся вторым мощным планом традиции прошедших веков и античности, опыт современников. Вторая половина XIX века и первая половина ХХ века породили выдающиеся образцы свободной творческой деятельности. Но даже в эпоху резких новаций авангарда, смен различных направлений искусства жила традиция соотнесенности и развития интертекста. Причем не только в литературе, но и — особо хочется отметить — в изобразительном искусстве. Именно в Европе могли родиться Пикассо и Дали — два наглядных примера построения невиданных творений, на основе классики и лучших современных образцов. В признаниях новаторов того времени так или иначе звучала фраза: “Меня отличает от других лишь чувство цвета”. Она перекликается со словами Гете: “Начни я перечислять, чем я обязан великим предшественникам и современникам, то от меня, право, мало что останется”. В этом узнается всегдашний стиль насыщенности и преемственности европейской двухтысячелетней культуры.
