Настоящая мода на карты началась во время так называемого «золотого века российского», то есть в последние годы царствования Екатерины II. Историк М. И. Пылаев писал: «Карточная игра усилилась до необычайных размеров; дворяне почти только и делали, что сидели за картами; и мужчины, и женщины, и старые, и молодые садились играть с утра, зимою еще при свечах и играли до ночи, вставая лишь пить и есть; заседания присутственных мест иногда прерывали, потому что из самого заседания вдруг вызывали членов к кому-нибудь на карты; играли преимущественно в коммерческие, но много и в азартные игры… В эти годы дошло до того, что зимой, в Москве, в публичных собраниях и клубах, и в маскарадах вовсе почти не танцевали, а все садились за карточные столы».
Но истинный расцвет карточных игр казинопришелся на XIX век. Блюстители морали били тревогу, утверждая, что «ежедневно семь десятых петербургской мужской публики с десяти часов вечера садится за карты. Потребность игры стала столь привычной, что в некоторых кругах оценивают человека по критерию: «он играет», «он не играет»…» Петр Вяземский писал: «Нигде карты не вошли в такое употребление, как у нас. В русской жизни карты — одна из непреложных и неизбежных стихий».
Русская литература буквально пропитана духом игрового азарта! Писатели и поэты, гении русской словесности, играли сами и об игре со знанием дела и с удовольствием писали. Играл ныне почти забытый, а некогда модный поэт и драматург Александр Петрович Сумароков. Играл и даже не гнушался шулерством «старик Державин» (когда Гавриил Романович еще не был стариком, да и в старости тоже). И, кстати, долги чести не всегда отдавал. Зато под старость в карты стало везти, и как-то раз, имея при себе 8 тысяч, он выиграл целых 40 тысяч рублей. Державин счел это знаком свыше: выплатил все долги, прикупил недвижимость и завязал с игрой.
Заядлым игроком был Александр Сергеевич Пушкин. «Пиковую даму» и «Выстрел» все читали, но это плод воображения поэта, а вот отчеты жандармов, досматривавших за Пушкиным-вольнодумцем, никак не могли быть выдуманы, ибо подавались на стол самого Бенкендорфа. Некий П. А. Ефремов пишет в отчете: «В полицейском списке московских картежных игроков за 1829 год в числе 93 номеров значится: «1. Граф Федор Толстой – тонкий игрок и планист. 22. Нащокин – отставной гвардии офицер. Игрок и буян. Всеизвестный по делам, об нем производившимся. 36. Пушкин – известный в Москве банкомет». Страсть Александра Сергеевича к игре отмечал и жандармский генерал А. А. Волков в донесении Бенкендорфу от 5 марта 1827 г.: «О поэте Пушкине, сколько краткость времени позволила мне сделать разведание, – он принят во всех домах хорошо и, как кажется, не столь теперь занимается стихами, как карточной игрой, и поменял Музу на Муху, которая теперь из всех игр в большой моде».
У Михаила Юрьевича Лермонтова в «Тамбовской казначейше» гусар выигрывает в карты красавицу жену хозяина дома, в «Маскараде» также идет карточная игра… Правда, сам Лермонтов на то и «сумрачный гений», что не был азартен, ровно как и другим страстям подвержен не был. Играл, конечно, потому что стыдно офицеру не играть. Но без удовольствия, а потому и без особого ущерба для кошелька.
И в новое время играли, конечно. Например, Владимир Владимирович Маяковский, певец революции («Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше!») был агрессивным игроком, проигрыши воспринимал как личную трагедию, легко обвинял партнеров в шулерстве, всегда готов был начать драку, лишь бы оспорить проигрыш. «С Маяковским страшно было играть в карты», — вспоминал другой поэт, Николай Асеев. Никакие высокие идеалы советской власти не могли истребить в русских людях страсть к игре. Дело обстояло даже хуже, чем при «проклятом царизме»: исчезла необходимость в соблюдении светского этикета, обесценилось понятие о «долге чести», расцвело шулерство… Но это уже другая тема, требующая отдельного изучения.
Дата публикации: 06.03.2013
