В эти дни автор книги «Москва — Петушки» Венедикт Ерофеев мог бы отметить свое 65-летие. Легендарного писателя вспоминает его теща — Клавдия Андреевна Грабова.

Она прожила с четой Ерофеевых шестнадцать нелегких лет и осталась в той же квартире, где умер Веничка и погибла Галина. Мы пьем домашнее вино и заедаем розовым, тоже домашним, салом — привез сын Венички от первого брака. Вы, конечно, помните самого пухлого и самого кроткого из всех младенцев, который уже знает таинственную букву «Ю»? Младенец подрос и женился на очень хозяйственной женщине; у них своя ферма.

Галина пережила мужа на три года и три месяца. Жить без него она не хотела. «Я ее понимаю, — говорит Клавдия Андреевна. — В его глаза-незабудки нельзя было не влюбиться навек». Она рассказывает, а потом себя перебивает: «Да что говорить. Вот я тебе тетрадку покажу».

Листаю бухгалтерскую «книгу учета», исписанную в прямом смысле вдоль и поперек. Это тетрадь Галины. Шарады и рифмы пересекаются цифровыми кодами, фразы по-французски наезжают на латинские изречения. А вот пошли цифры. Понять могу только один ряд: 3/6/15/33. Веня. Видимо, где-то здесь затерялась и математически рассчитанная Галиной Ерофеевой дата смерти Венички. В середине тетради фигурным, витиеватым почерком выведено: «Воспоминания о Ерофеевых». Их автор — Клавдия Андреевна. Вот они.

«Немного о себе. Замуж я вышла в 1938 году. С мужем была очень счастлива и думала, что так будет всегда. Через год у нас родился сын. Летом, когда ему было шесть месяцев, я с сестрой поехала в Кусково. Бродили по аллеям Шереметевского парка, сидели на лавочке под старым дубом. Вдруг подходит к нам сербиянка и говорит, что предскажет мне судьбу и слова ее я буду помнить всегда. Вытащила маленькое зеркальце и велела затуманить. Мне тогда было восемнадцать. Предсказала она, что моя замужняя жизнь будет очень короткой, что родится у меня еще ребенок — девочка, а в 22 года останусь я вдовой.

Было воскресенье. Дома собрались друзья мужа, молодые инженеры. Я испортила им хорошее настроение своим рассказом. Муж отругал меня, сказав, что я слушаю всякую ерунду, и просил все забыть.

Прошло полтора года. В 1941 году, в мае, 21 числа, я родила дочку Галину, а в июне, 22-го, началась война. Сыну был год и шесть месяцев, а дочке месяц. Мужа взяли на фронт, и он ушел, расцеловав их. Вот и все. А нас эвакуировали в город Муром. Горе соединило нас с моей хозяйкой, тетей Дусей. Прошло три месяца. Никаких вестей от мужа не было, я все время плакала. Не осталось ни продуктов, ни денег.

В большой комнате, в левом углу висела икона. Тетя Дуся меня пожалела и велела стать перед иконой и молиться. Я не знала ни одной молитвы и просила у Бога своими словами, чтобы приехал мой муж хоть посмотреть на нас. Молилась я в полночь, а в шесть утра совершилось чудо: перед домом остановилась машина, и я увидела мужа, его отпустили на несколько часов. Он пошел к председателю колхоза и попросил, чтобы нам помогли. Мы тут же переехали в отдельный домик. Муж расцеловал детей, и мы простились с ним навеки.

Наступила зима, а у нас ничего теплого не было, и с большими трудностями мы поехали в Москву. По нескольку суток ждали парохода, мерзли, голодали. Оставшись одна, с детьми на руках, я очень испугалась жизни. Я вышла из каюты, встала на краю палубы и решила броситься в Оку с девочкой на руках. Но когда откинула простынку с ее личика, чтобы попрощаться, она открыла глаза, посмотрела в небо и улыбнулась. Ее улыбка спасла нас обеих. Я представила, как она будет захлебываться водой, и от страха сделала шаг назад. В каюте оставались сын и моя сестра, и я была счастлива, что мы опять вместе.

Работа у меня в Москве была тяжелая, приходилось таскать тяжести по многу часов. Я ходила по двенадцать километров, неся на себе до сорока килограммов картошки.

По природе я очень музыкальна, любила петь, и мой муж в меня влюбился, когда я пела романсы. Я училась в консерватории, была ученицей Елены Климентьевны Катульской. Пела в хоре у Геннадия Осиповича Соколова, у Исаака Осиповича Дунаевского (он мне даже аккомпанировал!). Во время войны мы выступали в Доме культуры завода «Серп и молот». Часто пели прямо в цехах. Пение и любовь к музыке помогали мне. Бывало, полуголодная, бегу петь. Вот так и жили.

Сын мой в сорок лет умер от рака легких. Мы остались с дочкой. Она окончила институт, аспирантуру, стала кандидатом экономических наук. Жила Галина на улице Горького, в проезде Художественного театра (сейчас — Камергерский переулок), в доме №5, где Артистическое кафе. Коммунальная квартира была на четвертом этаже. А этажом ниже жил раньше композитор Сергей Прокофьев.

Галина познакомилась с Ерофеевым до того, как прочитала «Москву — Петушки». Она слышала о книге от знакомых и знала, что Ерофеев иногда появляется в Москве в поисках ночлега. К себе разрешила приехать, когда услышала по телефону его голос — прекрасный баритон.

10 октября 1974 года на лестничной площадке стоял высокий седой человек, и весь его облик, каждая складка на лице говорили, чем он живет. В полумраке лестницы не было видно цвета его глаз, но весь он был как будто светел. И даже соседи сказали Галине: «Какой красивый мужчина пришел к тебе!»

Пришел Веничка к Галине, а как жить? У него ничего не было, все документы украдены, потеряны. У Галины начались хождения по мукам. Она все восстановила, Веничка оформил развод. Мы с Галиной его одели: купили ему хороший костюм, белье, сорочки, носки, зимнее пальто, обувь. Одели — и не узнали Ерофеева. Перед нами стоял настоящий красавец с голубыми глазами. Наконец у Венедикта Ерофеева появилась семья и крыша над головой.

Когда Моссовет забрал наш дом, мы получили отдельную квартиру в новом 17-этажном доме — роскошную, двухкомнатную, с огромным балконом. Веничка с этим балконом не расставался все лето. Поставили там диван, на котором он спал со своим постоянным блокнотом: все время что-то записывал. Поставили два кресла и стол, на котором стоял самовар. На балконе Венедикт начал выращивать цветы: астры, гвоздики, бархотки, ноготки, душистый горошек.

Его друзья, известные писатели, критики, в своих произведениях называли Венедикта Васильевича «автором шедевра», но у писателя Ерофеева никогда не было своего письменного стола. Мы купили Веничке шикарный полированный двухтумбовый стол. Он радовался, как ребенок. Его мечта сбылась: он сидел за собственным письменным столом, счастливый и гордый.

Венедикт был очень хорошим мужем. Галину он называл «моя девчонка». И без нее он себя не мыслил. Галина для него сделала все возможное и невозможное, сделала так, что он мог нормально жить и работать. Оба они очень любили природу. Любили гулять по лесу, слушали пение птиц. На столе в вазочке в начале лета всегда стояли ландыши — для Галины. Любили собирать грибы, их Веничка засаливал сам, никому не доверял.

У Ерофеева было много друзей, его любили, дружбой с ним гордились. Галина часто говорила мне: «Мамочка, ты живешь среди людей гениальных». А я этому не придавала особого значения; я считала, что они мои дети и моя забота, как получше их накормить, чем-то порадовать. Творчество было для Венедикта и хлебом, и воздухом, он всегда что-нибудь прямо на ходу записывал. Следовательно, моей задачей было поддерживать не только его физические силы, но и «душевный огонь». Помню, однажды, когда он уже был болен, я стала печь пироги, чтобы запах теста вызвал в нем желание поесть, и сказала, что в честь каждого съеденного Ерофеевым пирога должен раздаваться пушечный выстрел. Но, кажется, их раздалось не больше двух.

Белла Ахмадулина писала о Ерофееве: «Какое счастье иметь талант внутри себя, какая тоска знать, что должен пережить в будущем!» Лучше не скажешь. Он чувствовал, что к нему подкрадывается страшная, неизлечимая болезнь. Эта болезнь отнимет у него его чудесный голос, а потом и жизнь. Рак горла. Медленно, мучительно он отбирал у него силы. Жизнь настолько прекрасна, насколько и ужасна. И эти два полюса вместил в себя пятидесятилетний Ерофеев.

Он дожил до публикаций своих произведений на родине, до постановки своих пьес. Покойный актер Георгий Иванович Бурков, тонкий ценитель литературы, собирался экранизировать «Москву — Петушки». Василий Макарович Шукшин передал его слова о Ерофееве: «Это истинно русский писатель». В последние годы жизни Венедикт немало зарабатывал, его книги переводились на многие языки мира. Он успел пережить моменты триумфа. В Театре на Малой Бронной В. Спесивцев поставил две его пьесы. Студенческий театр МГУ (Славутин) показал «Вальпургиеву ночь, или Шаги командора». О творчестве Ерофеева написаны диссертации, к нему съезжались гости из разных стран мира, о нем снимались фильмы. Успех он воспринимал с достоинством, втайне удивляясь.

За год до смерти Ерофеев стал членом Литературного фонда и получил материальную помощь: несколько сот рублей. Но в Союз писателей принят не был. Совершенно автономно от этой организации жил, бедствовал, радовался и творил... В разное время из своих рядов Союз исключил таких писателей, как Ахматова, Зощенко, Пастернак, Солженицын, Войнович. (Войнович, кстати, назвал Ерофеева своим любимым писателем.) Выгнали Галича, Бродского. (Веня очень любил его, называл его Еськой, всегда бывал ему рад. Сидя за столом, они подолгу разговаривали. Это был замечательный человек, а я и не знала, что он такой известный поэт.) Исключили Некрасова, Владимира Максимова, Копелева — это все наши друзья. Родина, которую Ерофеев никогда не покидал, не стала ему матерью. Пенсию он получал, как насмешку, — 26 рублей. Его гениальность, самый большой дар, который дается Богом человеку, стране был не нужен.

Когда Веня заболел, друзья пригласили его в Париж на операцию. Время было перестроечное. Он очень долго ждал разрешения на выезд, но так его и не получил: не понравились его анкетные данные. А ведь если бы Ерофеев выехал вовремя во Францию, возможно, он и сейчас был бы жив и радовал бы нас своим творчеством. Даже будучи неизлечимо больным, Веня находил в себе силы улыбаться, встречая друзей. В Онкологическом центре он перенес две тяжелые операции. После второй его красивый баритон совсем затих. Из Парижа друзья прислали ему аппарат для облегчения общения. Этот аппарат он держал у горла, когда говорил. Задолго до операции он описал боль, которую потом ощутил: ему в горло как будто вонзили шило, и в глазах появилось красное пламя, в котором отчетливо виделась буква «Ю».

С буквой «Ю» (Юлией) у Ерофеева был роман. В Орехово-Зуевском пединституте она была комсомольской богиней. Она выступила на комсомольском собрании с осуждением Ерофеева, после чего его исключили из института. У «преступника» в тумбочке нашли Библию.

Болезнь атаковала его безжалостно, но до последних дней он верил, что выживет. За три дня до смерти он, держа руку Галины в своих, сказал: «Моя девчонка, не бросай меня. Я без тебя и там не смогу быть». Галина рассказала мне об этом последнем разговоре только через два года. Мы с ней сидели за столом, и я ее спросила: «Галина, а что ты ему на это ответила?» Она ему сказала: «Веничка, не волнуйся. Я буду там, где ты». Его имени она служила до конца своих дней. Галина рассчитала математически, что Ерофеев должен умереть одиннадцатого числа, в мае 1990 года. Так и случилось.

Веня скончался 11 мая в семь часов утра. 15 мая его хоронили. В гробу он лежал как спящий принц. Венедикт Васильевич Ерофеев похоронен на Новокунцевском кладбище. Церковь Ризоположения, где шло отпевание, не могла вместить всех желающих. Его могила была вся покрыта шелком. На кладбище тоже было очень много народу, а в могиле он остался один. Он похоронен под ветвистым деревом в тишине и покое.

После похорон Галине было очень тяжело: день и ночь она была мысленно с ним, часто ходила на могилку. Для Галины он не умер. И через три года после его смерти она не только не прервала с ним общение, а наоборот, все, что она говорила и писала, было лишь продолжением их разговора. Всю свою жизнь она оценивала тем, что шестнадцать лет поддерживала Ерофеева во всем. Это слабое мерцание было для нее самым дорогим.

Я говорила ей, чтобы она смирилась с тем, что произошло, что его не вернуть, а ее жизнь продолжается. Она мне отвечала: «Мамочка, его голубых глаз я никогда не забуду, и такого Веничку я никогда не встречу». Медленно ее жизнь стала угасать. Без Вени Галина жить не смогла. Разлука и страдание привели ее к гибели. Это случилось через три года и три месяца после Вениной смерти. Свою любовь на земле они унесли с собой.

Простите, дети, что не смогла отнять вас у смерти и удержать от беды».