Беседа состоялась 3 июля 1990 года в последнем доме Ерофеева, в Абрамцево, в доме какого-то академика, который Галина снимала на лето.

Предполагалось сделать беседу для журнала “Москва”. Ничего похожего на интервью не получилось. Просто вышел разговор за бутылкой коньяка, записанный на магнитофон с разрешения Венедикта Ерофеева.

Светлана предупредила: "Без коньяка он говорить не будет. А курить при нем нельзя". На том и порешили. Единственную бутылку коньяка, бывшую у меня в доме, я отвез Венедикту, ибо денег на покупку тогда не было.

Но этот раз оказался первым и последним.

С.К. Как живется Вам?

В.Е. На двадцать шесть рублей. Такова пенсия.

С.К. А, собственно, из-за чего власти выписали именно такую пенсию?

В.Е. Я сам не понимаю, я до этого получал 52 рубля...

С.М. Как инвалид какой группы?

В.Е. Итак была такая мизерная пенсия — 52 рубля, после первой операции.

С.М. 53 рубля.

В.Е. Приходит человек... его вызвала Галина починить холодильник... Они постояли у двери, я наблюдал за ними, потом покачали головами. Да, нужен был основательный капитальный ремонт, но его можно будет сделать только через 2 месяца. Я говорю, капитальный и основательный ремонт сделайте поскорее, если можно, сроки укоротите, но ведь это требует дополнительных вложений. Можно прямо сегодня? Прямо тотчас (смех Мельниковой).

С.М. Ну так это стоило 50 рублей. Всю месячную пенсию.

С.К. А почему же Вам урезали пенсию в 2 раза?

В.Е. Это я и говорю, капитальный ремонт ничтожного холодильника требует 55 рублей, то есть это в полтора раза больше моей прежней пенсии. А затем вторая операция в 1988 году, от которой я едва-едва оправился.

С.М. Ну и что?

В.Е. Потом левая рука почти перестала действовать, и вообще состояние стало намного хуже после второй операции, и когда пришел наш ВТЭК, они удостоверили, что я еще могу работать, даже не заглянули, по какой профессии. По какой профессии? Что я себе заработаю? И уже по третьей группе. И мне стало вдвое хуже. Вдвое уменьшили. Это был какой-то месяц. Галина, уточни...

Г. Февраль 1989 года

С.М. И справку дали.

Г. Что человек работал согласно профессиональным навыкам.

С.М. Но там написано "навечно", там какое-то слово есть.

Г. Бессрочно.

С.М. Бессрочно.

Г. Установлена третья группа инвалидности бессрочно.

С.К. Специальность монтажника?

С.М. 26 рублей 04 копейки бессрочно.

Г. Дело в том, что третья группа инвалидности не дает права на получение пособий.

В.Е. Поэтому, когда ко мне приехало начальство из ВААП, единственный комплимент, который я им сказал, этим грабителям и душителям, что есть еще организация, которая гораздо вас важнее, и она называется ВТЭК. (Делает неприличный жест, Мельникова заходится в хохоте).

С.К. Венедикт, а как сейчас обстоят Ваши литературные дела? Где у Вас что вышло последнее время за границей, здесь ли?

В.Е. За границей готовится к выходу второе издание книги "Ваш брат Мишель", и потом там же, во Франции, готовится, и в Испании...

С.К. А здесь?

В.Е. Вот опять вышла тиражом 10000 экземпляров, причем опять "Прометей" опередил других. Они уже начали издавать наперегонки, у "Москва — Петушки" уже полмиллиона экземпляров.

С.К. А когда впервые была опубликована?

В.Е. В России?

С.К. Я имею в виду и Россию, и Европу. Вы же писали не рассчитывая на публикацию?

В.Е. Тогда я должен огорчить сына Станислава Куняева... (смех Мельниковой).

С.К. Я отнюдь не огорчаюсь, я слушаю...

В.Е. Первое издание вышло в Иерусалиме в 73 году.

Г. В Тель-Авиве.

С.К. Так?

В.Е. Нет, в Иерусалиме.

С.М. Это "Москва — Петушки"?

Г. Да.

С.К. Неизвестно, как и каким путем рукопись туда попала?

Г. Чисто.

С.К. Понятно.

С.М. Зато "Василия Розанова" первым опубликовало "Вече" (смех).

В.Е. Ты меня вынудила написать... впопыхах...

С.М. Веничка, ты говорил, что у тебя за полгода было девять трезвых дней. Ты не договорил, что за три дня из этих девяти ты написал "Розанова"... Текст очень хороший, тебе, наверное, самому не нравится, потому что у тебя там есть одно злое место, специально злое, может быть, оно тебе не по характеру, поэтому так... ворчишь на Василия Розанова...

В.Е. И потом мне не по душе такая отроческая развязность...

С.К. Ну, ясно, что здесь не просто сказалось влияние чтения Василия Розанова, но это было тогда массовым поветрием...

Ну не массовым, но тем не менее литературная молодежь, она испытала весьма сильное увлечение тем же Розановым. Синявский вообще был весь под Розановым...

С.М. Но ведь его и сейчас любят?

С.К. В принципе.

В.Е. Надо бы любить поменьше, это сейчас на всех нахлынула любовь к нему повальная, а когда я писал — никто его не знал...

С.М. А он (Веничка) прекрасно написал. Я все время цитирую...

Г. Он не может написать не прекрасно, он просто не может...

С.М. Чего ты там ворчишь на Розанова?

С.К. Но "Москва — Петушки" еще до Иерусалима разошлась в самиздате по России. Я прекрасно помню. Я примерно тогда его и прочел в одном из бледных машинописных вариантов.

С.М. Я Шукшину тоже давала.

С.К. Разошлись они по России, а вышли в Израиле. А обратили внимание здешние литераторы, как-то вышли на Вас или нет?

В.Е. Вот в последнем издании моя краткая биография.

С.К. А какое было первое произведение, которое Вы написали?

В.Е. Тут все есть в краткой биографии.

С.М. Нет, ты расскажи, как ты работал на Севере, как ты скитался...

В.Е. Ну, это очень интересно...

С.М. Ты "Литгазете" все рассказывал...

В.Е. "Литгазета" со мной расправилась нехорошо. Напечатала, вот это я помню очень точно, это был День советской милиции... я как следует не посмотрел, махнул рукой...

С.К. Венедикт, вот Вы пишете, что-то в самиздате здесь, что-то выходит на Западе, с литераторами не видитесь, никто не обращает внимания, а следующая Ваша фундаментальная публикация в патриотическом самиздатском альманахе "Вече". Как Вы вышли на этот альманах, который делал Владимир Осипов? Как отнеслись власти к этой статье? Внимание было отрицательным, насколько я понял...

Г. Нет, нет...

С.М. Галечка, это было еще до того, как жениться на тебе.

С.К. Все-таки, был у Вас какой-то круг, в каком мире вы жили?

В.Е. В незнакомом мире — Пинский, знаменитый шекспировед, потом Померанц, Вадик Делоне, Юля Ким, Галансков, конечно. Все задавали один и тот же сакраментальный постылый вопрос: почему тебя не сажают? Я им с недоумением отвечаю: я на работе, на кабельной линии по всей России, марш туда на работу? Мне, значит, натягивали петлю на шею.

С.К. Ну, это, кстати, вопрос очень характерный для этого круга. Первый вопрос, который возникает: а почему еще не посадили? Как Ваше сочинение о Василии Розанове оказалось в "Вече"?

С.М. Дело в том, что Вене тогда просто жить было негде. С Галей он еще не был знаком, все было плохо, и жил он у меня полгода в отдельном домике. В саду. Фотографии я тебе дам этого домика. Туда приходили с бутылками...

В.Е. Это боясь тебя ко мне пробирались тайком...

С.М. С бутылками.

В.Е. Бутылка в зубах. На карачках (веселый смех Мельниковой). А Светлана Мельникова наблюдала из-под ладони, как Анка-пулеметчица...

С.М. Чего врешь? И потом он Розанова ... то есть я ему говорила, чтобы начинал писать в промежутке между бутылками... Он Розанова любил сам, но он собирался написать "Тысяча слов о Набокове". Он не выполнил, а это было бы прекрасно. Это должно было идти в девятом номере "Вече".

В.Е. Зиновьев в интервью журналу "Горизонт" говорит, что-то об этом.

С.М. (Смех) Я этого не смела говорить, я надеялась, что ты это докажешь делом. И ждала "Тысячу слов о Набокове"... Так он тогда не просто писал, он увлекался очень Розановым.

С.К. И вот проходит публикация в "Вече", это середина-конец 70-х годов... Вы еще продолжали работать на кабельных работах.

В.Е. В это время я понемногу забросил эту работенку...

С.М. Нет, когда он жил в Царицыне, он уже не работал, у него не было трудовой книжки вообще, паспорт был просрочен... Фактически это был безработный бомж.

Г. Не бомж, а Иешуа.

С.К. (Смеется) Почему Иешуа?

С.К. А прописки вообще не было никакой?

С.М. Вообще не было никакой.

В.Е. Она у меня кончилась еще в 1962 году.

С.М. И этот домик у меня летний, он дожил там до поздней осени...

С.К. А за это время Вы пытались прописаться, или Вы вообще не хотели прописываться никуда?..

В.Е. Мне до этого и дела не было.

С.М. Это потом, когда он женился на Гале, Галя уже стала заботиться о прописке и так далее. А он этим не занимался никогда.

В.Е. Самое главное был военно-учетный стол. Но мне повезло, мне повезло неслыханно здесь. Вот этого преступления они испугались, своей собственной промашки. Я не состоял на военном учете. С 1962 по 1976 год.

С.К. А в 76 году?

С.М. Галя поставила его на учет.

В.Е. Я пришел становиться на учет — так они схватились за голову: 14 лет — нигде. Можно было меня наказать, ну там посадить за полгода, а тут 14 лет человек спокойно устраивался на все работы, не имея...

С.М. ...ни прописки, ни учета.

С.К. И когда Вы после этого снова вышли на литературный горизонт? Уже в 80-х годах?

С.М. Это уже все пошло стихийно. Вот эта фотография сделана тогда, когда был написан "Розанов". В Царицынском саду. Давайте опубликуем!

С.К. Хорошо.

В.Е. Но мне уже здесь тридцать четыре с полтиной.

С.К. А когда были написаны Ваши пьесы?

В.Е. Пьесы-то я написал параллельно все три, обещанные, но одна пошла очень быстро, я ее написал за конец марта — начало апреля.

С.К. То есть Вы их писали по заказу, была уже какая-то предварительная договоренность?

С.М. А что значит "обещанные"?

С.К. То есть, они писались для "Континента"?

В.Е. Не совсем. Тогда приехал человек из "Континента", сказал, что он немедленно берет пьесу, и прямо тут же в номере, оттесняя кого-то, даже Иосифа Бродского потеснили, сразу опубликовали.

С.М. Это в каком году было?

Г. В 1985-м.

В.Е. Да, это был 1985 года, причем писалось, и я думал, что так сразу пойдет, ну, например, когда я писал третий акт, я написал третий акт в начале апреля 1985 года и четвертый акт примерно дня за два...

С.М. Ты ориентировался все-таки на Израиль, раз они "Петушки" там опубликовали?

В.Е. Плевать мне на все ориентации.

С.К. А вы видели постановку вашей пьесы в студенческом театре МГУ?

В.Е. Видел.

С.К. Ну и как она Вам?

В.Е. Переврали несколько сцен (Смех). Очень определенное блядство в последнем акте (Смех)...

С.К. Которого в пьесе не было?..

С.М. И не предполагалось.

В.Е. И это студенческий театр...

С.К. А в 1987 году в "Трезвости и культуре" появилась "Москва — Петушки"?

Г. В 1988-м.

В.Е. Я уже вторую пьесу закончил, и мне уже хотелось третью написать той же весною.

С.К. Журнал "Трезвость и культура" сам вышел на Вас?

С.М. Николай Васильич, активный такой человек.

Г. Приезжал, умолял, потом появилась "Весть"...

С.К. "Весть" тоже непосредственно вышла на Вас сама?..

С.М. Они все выходят.

С.К. А первое официальное приглашение было именно из "Вести"?

В.Е. Я никому себя не предлагал, я даже не знаю, где находится какая редакция, не переступал за 52 годика своей жизни, действительно ни одного порога.

С.К. Но писатели, наверняка, читали все, что расходилось в машинописных копиях, и так ни один ничего и не предложил в журнал?

С.М. Да и не очень читали. Я Шукшину дала, я ему перед самой его смертью дала, он успел прочитать, и мне потом передали, что он сказал, что это очень талантливо. Но это Шукшин, а Шукшин вообще был очень доброжелательным...

С.К. Ну а сейчас уже более или менее пошли публикации, пошли издания книг, и очевидно, в связи с этим у Вас срезают половину пенсии, очевидно, учитывая Ваши гонорары...

Г. В тот момент гонораров не было. Гонорары появились только в 89 году, летом...

С.М. Это же пенсия за болезнь, а не...

Г. Я пошла тогда к Боре Мессереру и говорю: "Спасайте, я даже не могу за квартиру платить".

С.К. А он?

Г. Он помог. Деньгами.

С.М. А я тогда увидела эти 26 рублей 04 копейки... и пошла сразу к Эрнсту Сафонову в "Лит.Россию", сказала, что нужно что-то делать. Прислали корреспондента Женю Некрасова, я написала в "Лит. Россию" письмо, что это наше отечественное хамство не только по отношению к Ерофееву, а вообще к литературе. Что это за пенсия 25 рублей 04 копейки и "бессрочный легкий труд" для человека с онкологическим заболеванием? Они это печатать не стали, но этот корреспондент Женя Некрасов выбил через Литфонд пенсию в 100 рублей и сделал Ерофеева членом Литфонда.

В.Е. Так что с 18 июля этого года я член Литфонда и этим горжусь.

С.М. Да. И благодарен за это "Литературной России", я надеюсь.

Г. И тебе.

С.К. То есть, после полувека жизни в человеке фактически признали литератора. А вопрос о приеме в члены Союза писателей не вставал?

В.Е. Я бы отринул это предложение...

Г. Пришел как-то в Союз писателей, а мне говорят, какой еще Ерофеев?

В.Е. Какой еще Ерофеев? Понятно. Ну правильно, у них же там Виктор Ерофеев наверняка перепутан с Венедиктом, они уже не различают, кто где.

С.М. Веничка, и еще в "Лит.газете" написано, что твой отец был репрессирован. Расскажи, пожалуйста, эту историю.

В.Е. Так это совершенно просто, его просто взяли, отца, и все.

С.М. А кто его взял?

В.Е. Ну, пришли 4 человека в 1945 году...

С.М. И сколько он сидел?

В.Е. С 1945 по 1954.

С.М. Он сидел в это время? А ты говорил, что дядя.

В.Е. Да какой дядя? Мой дядя сидел уже по другой статье.

С.М. Ты мне говорил, что "Литгазета" перепутала, они написали, что отец сидел, в то время, как сидел дядя, а не отец.

В.Е. И отец сидел, и дядя Павел сидел, и дядя Степан сидел...

С.К. Их всех взяли в 45 году?

В.Е. Дядю одного до войны взяли. Короче, они все возглавляли значительные железнодорожные станции...

С.М. Начальниками железнодорожных станций они все были?

В.Е. Ну да. Короче, их всех позабирали под одну гребенку, это известная история.

С.М. Это, конечно, но это надо все уточнить... Это уже железная рука Лазаря Кагановича ненавистного...

С.М. А почему ты думаешь, что Кагановича?

В.Е. Там доходило до анекдота.

С.М. Он был министром железной дороги?

В.Е. Все железные дороги были в ведении Кагановича. Ты представляешь до чего дело доходило, до какого анекдотического дела доходило? В 1938 или 1939 году, вот как раз, когда я родился, был указ или, я уж не знаю, постановление, что в связи с участившимися крушениями поездов на линии Ленинград-Мурманск, арестовать начальников на каждой двадцатой станции. И на каждой двадцатой станции начальники пропадали бесследно. Ты представляешь как разворачивали карты... и с трепетом подсчитывали, какая станция двадцатая... Вот от какого маленького каприза такой колоссальный трепет...

С.М. Ну, это как у Троцкого — расстреливать каждого десятого...

С.К. А Лазарь Моисеевич и сейчас еще дотягивает...

С.М. Говорят, когда к нему звонят, он открывает дверь и высовывает язык.

В.Е. Почему-то ни в одном интервью не напечатали, сколько я ни говорил, и в "Лит. газете" говорил, и в "Московских новостях", что мне хочется иногда, будь я поздоровее, я просто прогулялся бы, узнал его обычное место прогулок, я слышал, он любит прогуливаться по какому-то бульвару, (я и в "Огоньке" это говорил), и если бы я его встретил на прогулке, мне плевать, что ему девяносто или сколько там лет, я бы ему так въехал в морду, что он бы испустил дух...

С.М. Наши либералы сейчас кричат: "Никого не привлекать к ответственности!" Я убеждена — они ждут смерти Кагановича. Вот умрет Каганович — попомните мои слова — будет вопль: "Всех к суду!" Вот посмотрите. Точно, точно, помрет Каганович, сейчас же будут орать: "Всех к расстрелу!"

С.К. По крайней мере, это остался последний главный свидетель и участник всего.

С.М. Отдохни, Веничка, выпей, потом еще расскажешь, как белых лебедей стреляли из вертолета.

Г. Зачем?

В.Е. Ничего, грамм восемь с половиной еще можно.

С.М. Лишь бы горло было в порядке... Как звали этого еврейчика, который пришел?

Г. Аранович.

С.К. Семен Аранович?

Г. По-моему, Александр.

С.М. У Коли на дне рождения в Царицыне на улице сидели, Венедикт должен был читать свою пьесу вслух, а Колька должен был записать на магнитофон. Но этот Аранович схватил пьесу — Галя дала ему — под свой зад, вот так сел задом и не дал. Я говорю: "Дайте хоть на полчаса, сейчас в авторском чтении..." Нет!

С.К. А как называлась пьеса?

С.М. Ну, вот эта первая пьеса.

В.Е. "Вальпургиева ночь".

С.М. А после этого он лег на операцию, и потом исчез. Просто это ужасно. Конечно, не знали, что будет операция, он только начинал болеть... Но Аранович прямо под свой зад засунул, а потом сел возле него и говорит: "Мы с вами живем в ужасной стране..." (Смех) Это Коля нам рассказывал. Или — "я рад, что я вместе с вами", или — "я рад, что вы здесь в этой ужасной стране..." Очень такой был тщеславный... (смеется). А мне Кожинов: "Да, Веничка Ерофеев и есть — в этой стране..." (Смех). Так вот сел задом и унес... И не дал... зад был уж очень символический.

С.К. И куда потом делась эта пьеса? Она была поставлена?

В.Е. Она поставлена и уже идет в театре на Юго-Западе, ее называли в "Московских новостях" главным событием прошлого театрального сезона, потом в постановке Театра на Малой Бронной, потом какой-то еще театр...

С.М. А от Арановича эта пьеса ушла куда-нибудь на Запад или еще куда?..

С.К. А сам он уехал, Аранович?

В.Е. Я не знаю, где его искать.

С.К. И экземпляр исчез?

В.Е. А экземпляр тем более.

С.М. Тогда чтение так и не состоялось.

В.Е. Потом четыре убогих театра поставили, я забываю, какие, такие малости... В Варшаве. У меня даже приглашение было на участие — в Варшаву.

С.М. Николай Губенко все говорил, чтобы ты написал что-нибудь для него, пока он был режиссером...

С.К. А сейчас на столе лежит что-нибудь в процессе написания?

В.Е. Зачем это Вам? Например, если интересно, приезжало издательство "Интербук", замдиректора на "Волге"... (Смех).

С.К. Но тем не менее есть вещи, которые пишутся?

В.Е. Ну, конечно.