В исследовательской литературе о поэме Венедикта Ерофеева преобладает анализ интертекстуальных связей, порой даже представляющийся избыточным, не способствующим истолкованию текста (как, например, в чрезвычайно ценных во всём прочем комментариях Э. Власова) 1; при этом особое внимание истолкователи обращают на цитаты и аллюзии из Библии, русской классики и “пропагандистской советской радио— и газетной публицистики” 2.
Между тем, Н. Богомолов указал на необходимость видеть в “Москве – Петушках” систему “то мимолетных, то более развернутых согласий или полемик с несравненно более широким пластом культуры (и, конечно же, литературы), которые видны не с первого взгляда...” 3. Мы полагаем, что эта исследовательская программа касается не только “элитарных” подтекстов, но и субкультурных.
Игорь Авдиев (прототип Черноусого в поэме) пишет: “ “Круг владимирских и московских юнцов” – любимый Венедиктом хоровод героев из электрички “Москва – Петушки”, вполне узнаваемые и реальные люди, для которых поэма прежде всего хроника того времени, хроника их жизни, а потом только художественное произведение” 4. Люди, о которых говорит Авдиев, являются (или, вернее, являлись) представителями субкультурной среды, социальными маргиналами. Понимание того, что это вполне реальная категория людей, а не продукт мифологизирующего сознания представляется важным для интерпретатора “Москвы – Петушков”. Подчеркивая в поэме исключительно притчевую сторону, критик допускает не меньшее искажение, чем следуя обыденному представлению о тождестве Венедикта Ерофеева и Венички.
Эти достаточно очевидные замечания мы высказываем лишь потому,что та субкультура, которая репрезентируется в “Москве – Петушках” фактически не сформировала ни своей идеологии, ни своей литературы 5. И здесь напрашивается сравнение с типологически близкими субкультурами на Западе, прежде всего – с американскими битниками и (в меньшей степени) хиппи. Социальная маргинальность не помешала этим субкультурам порождать художественные явления, ставшие элементами культурного мэйнстрима (аналогичные процессы характерны и для отечественной культуры, однако лишь в эпоху много более позднюю, нежели время написания “Москвы – Петушков”).
Мы полагаем, что близость поэмы Ерофеева к битнической (а также около— и постбитнической) литературной традиции не может быть истолкована как результат влияния, а является примером конвергенции (в тыняновском понимании) 6, произошедшей благодаря типологическому сходству репрезентируемых маргинальных сообществ. Эта близость проявляется и на уровне композиции, и на уровне отдельных мотивов; так, мотив странничества мы находим у Джека Керуака, Тома Вулфа (“Электропрохладительный кислотный тест”), описание измененных состояния сознания (в т. ч. алкогольных) вводится практически всеми американскими авторами этой традиции 7 и т. д. Но здесь следует напомнить, что чисто филологический анализ данных текстов оказывается непродуктивным, т. к. при нем не учитываются многие социокультурные особенности текстопорождения; как при анализе (и даже просто чтении) “Повести о Гэндзи” мы вынуждены попутно изучать придворный этикет хэйанской Японии, так и анализ текстов Керуака или Ерофеева возможен лишь при понимании механизмов функционирования американских или советских субкультур и временнáя приближенность нашей эпохи к эпохе написания этих текстов не делает задачу исследователя проще.
Благодаря подобному подходу “ерофееведами” может быть выработан метод исследования текстов-амфибионтов (т. е. принадлежащих одновременно мэйнстриму и субкультуре 8) и отделения от них текстов, в которых субкультура является лишь материалом, но не авторепрезентируется. Поэма “Москва – Петушки”, по этой схеме, изначально принадлежала к первой категории текстов, но с фактическим исчезновением репрезентируемой субкультуры перешла во вторую. Это не мешает иным социокультурным образованьям уже a posteriori отождествлять собственную маргинальность (реальную и/или декларируемую) с маргинальностью, предъявленной как художественный жест в “Москве – Петушках” (в качестве примера можно вспомнить о принятии Ерофеева в ряды митьков). Более общий вариант той же тенденции – объявление Ерофеева представителем т.н. контркультуры 9) (понятия более чем условного и не сводимого к какому-либо единому феномену). Эта сложная игра присвоений и интерпретаций позволяет поэме Ерофеева оставаться одновременно академическим (“классическим”, “официальным”) и антиакадемическим (“маргинальным”, “андеграундным”) текстом.
1. См.: Ерофеев Венедикт. Москва — Петушки. Власов Эдуард. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева "Москва — Петушки". М., 2000.
2. См.: Левин Ю. Комментарий к поэме "Москва — Петушки" Венедикта Ерофеева. Грац, 1996. С. 24.
3. Богомолов Н. "Москва — Петушки": историко-литературный и актуальный контекст // Новое литературное обозрение. 1999, №38. С. 302.
4. Авдиев И. Несколько малосвязных отрывков из послесловия к не увидевшему свет однотомнику Венедикта Ерофеева // Комментарии. 1997, №12. С. 21.
5. Кроме Ерофеева можно было бы вспомнить роман Александра Кондратова "Здравствуй, ад!", стихи Алексея Хвостенко, Леонида Аронзона и т. п., однако специфика петербургской богемы 50-60-х гг. не позволяет говорить о ее тождестве с маргинальным кругом, к которому имел отношение Ерофеев (впрочем, это тема, выходящая за рамки данных заметок).
6. "Всего же поразительнее факт наличия внешних данных для заключения о влиянии — при отсутствии его... Перед нами факты конвергенции, совпадения" (Тынянов Ю.Н. По-этика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 280).
7. В особенности здесь следует отметить очень близкого Ерофееву Чарльза Буковски, у которого деклассированный маргинал и принципиальный алкоголик во множестве текстов оказывается центральным персонажем, как и у Ерофеева.
8. Будучи знаковыми в определенной социокультурной среде, они воспринимаются и внешним по отношению к данной среде читателем, однако иначе, нежели представи-телем "материнской" для текста субкультуры (примеры в литературе 80-90-х гг.: "Митьки", "Папуас из Гондураса" Владимира Шинкарева, "Низший пилотаж" Баяна Ширянова, "Растаманские народные сказки" Дмитрия Гайдука).
9. Ср., например: "Я употребляю этот термин <т. е. "контркультура" — Д.Д.> в широком смысле — как обозначения типа культуры социального андеграунда, бросающей вызов господствующей в обществе популярной (официальной) культуре. В этом смысле Хлебников, Венедикт Ерофеев, Анатолий Зверев принадлежат контркультуре" (Алякринский О. Сага о Дине Мориарти // Керуак Джек. Избранная проза. Киев, 1995. Т.1. С. 174).
