Едва ли не каждый автор, пишущий о Венедикте Ерофееве и его поэме, считает необходимым упомянуть о юродстве, имея в виду культурную традицию, восходящую к древнерусской словесности 1.
Первоначально юродство – это культурный феномен, характерный для средневековой Руси. А.М. Панченко выделяет следующие сущностные, содержательные и формальные черты древнерусского юродства:
1. Амбивалентность: юродивый принадлежит миру антикультуры, одновременно опираясь на нравственные ценности христианства.
2. Зрелищность. Сочетание критики действительности, не соответствующей христианским нормам, и заступничества, бунта и смирения.
3. Приемы самоунижения, мнимого безумия; презрения к общественным приличиям, эстетика безобразного; аскетизм и нагота; использование особого языка, косноязычного бормотания, сходного с языком детей2.
Юродство в литературе выделяется уже на основании этих признаков, однако проявляются они в соответствии с законами литературного бытия, то есть это может быть герой-юродивый и связанный с ним комплекс мотивов (например, у Достоевского ), особый язык (у Хлебникова) и т.д..
Задача данного исследования – попытаться выявить основные формы литературного юродства в поэме В. Ерофеева и в поэзии Егора Летова, их значение, а также причины обращения к ним интересующих нас авторов.
Новизна работы состоит прежде всего в сравнительном аспекте, который позволяет определить своеобразие функционирования изучаемого феномена в различных художественных системах.
Творчество Егора Летова – одно из самых показательных проявлений рок-культуры 80-х годов. Близость внутренних установок героя поэмы Венедикта Ерофеева идеям контркультуры была отмечена Н. В. Живолуповой, выделившей такие объединяющие черты, как “позиция тотального отрицания навязываемых идеологических, нравственных, художественных ценностей, уход в царство тёмной меонической свободы” 3.
Именно подобная близость обусловила использование сходных художественных приёмов, мотивов, в том числе и связанных с юродством.
Итак, мы можем выделить следующий ряд “юродских” мотивов:
1. Мотив самоуничижения, самоглумления.
Веничка часто называет себя (иногда вслед за другими) сиротой, примитивом, дурным человеком, “легковеснее всех идиотов, но и мрачнее всякого дерьма”4. У Летова похожая система мотивов представлена в песне “Прыг-скок” 5:
Сядь на лесенку,
Послушай песенку
Сухого колодца
Виноватого уродца
Мотив самоуничижения сохраняет свою изначальную функцию. Однако у Летова он часто политизируется, идеализируется:
Каждый может в меня насрать,
(“Есть!”)
Каждый может в меня нассать,
Я набит говном по горло
Я общественный унитаз
Мне велели – я ответил “Есть!”
2. Мотив мнимого безумия.
Венедикт Ерофеев: “с извечными законами бытия нам дуракам, не совладать”, “я и дурак, и демон и пустомеля разом”.
Егор Летов: “Я ищу таких, как я, сумасшедших и смешных, сумасшедших и больных”; “Ходит дурачок по лесу, ищет дурачок глупее себя”.
По мнению А.М. Панченко, смысл данного приёма заключается в том, что “дурак”, который признал себя дураком, перестаёт быть таковым 6, т.е. претендует на особую мудрость.
Однако этот мотив и у Летова, и у Ерофеева связан не только с юродством, но и с традицией абсурда, а шире – со стремлением к антирационализму. Например, Веничка, желая попасть в Кремль, всегда попадает на Курский вокзал – ситуация, напоминающая главу “Сад, где цветы говорили” из “Алисы в Зазеркалье”, когда Алиса хочет добраться до вершины холма и всё время выходит к дому. У Е. Летова в силу специфики стихотворной формы абсурд выражен ярче всего на лексическом уровне 7.
3. Презрение к общественным приличиям.
В юродстве эстетика безобразного связана с приматом этики, духовного начала.
Этот мотив более последовательно представлен в поэзии Егорп Летова, впитавшей в себя традиции русского футуризма и панковской культуры, и проявляется как в использовании ненормативной лексики, так и в натурализме, о чём можно судить уже по одним названиям песен : “Мы в глубокой жопе”, “Нас из жопы высрут вон”, “Жрать”, “Мне насрать на своё лицо”.
Венедикт Ерофеев также широко использует ненормативную лексику и элементы натурализма, но для него характерна такая черта, как деликатность, не свойственная юродству.
И в поэзии Егора Летова, и в поэме Вен. Ерофеева разнообразно представлена критика разных сторон действительности. Например, у Летова этот аспект проявляется в самих названиях и рефренах песен: “Убей в себе государство”, “Здесь стыдно быть хорошим”, “Я всегда буду против”, “Хороший царь и знакомая вонь” и т.д. Это и политический протест, и протест против равнодушия, сытости и неприятие бессмысленных смертей.
У Ерофеева основной приём критики действительности – гротеск. Гротеск в поэме представляет собой отдельный предмет для разговора, поэтому отметим лишь такую отличительную его особенность, как направленность не только на окружающую реальность, но и на самого себя. (Например, эпизод увольнения в главе “Новогиреево – Реутово”.)
Юродство – это единство бунта и смирения. Для лирического героя поэзии Егора Летова смирение абсолютно не свойственно. Смирение – объект изображения, обличения, поэт отождествляет смирение с равнодушием, например, в песнях “Отряд не заметил потери бойца”, “Как листовка, так и я”, “Какое мне дело – я буду молчать”. Что же касается подвига, то он для Е. Летова заключается в противостоянии “системе”, “государству”.
Но и для Венедикта Ерофеева характерно не только малодушие и пафос неучастия, но и “энергия бунта”, отмеченную Г. Померанцем 8. И для Венички также ненавистно равнодушие: “Я презираю поколение, идущее за нами. <...> Я не говорю, что мы в их годы волокли с собой целый груз святынь. Боже упаси! – святынь у нас было совсем чуть-чуть, но зато сколько вещей, на которые нам было не наплевать. А вот им— на всё наплевать”.
Говоря о “Москве – Петушках”, следует отметить, что мотивы юродства практически исчезают ближе к концу. Смерть Венички можно истолковать как неизбежный итог, ожидающий всех “смирившихся”, а гротескный образ ангелов с шилом в руках – как результат релятивизма, и, в первую очередь, релятивизма этического.
Рассматривая поэзию Егора Летова, нельзя не сказать об особом языке, который поэт пытается создать, следуя традициям футуристов, обэриутов и русского юродства, приближая его к языку детей и животных. Это такие песни, как “Пяли-Мурр”, “Клалафуда-клалафу”, “Лирическое настроение” и др.
Итак, мы можем сделать следующие выводы:
Обращение к традиции юродства обусловлено стремлением противопоставить себя официальной культуре, а также стремлением к антирационализму.
Для Венедикта Ерофеева в большей степени характерна сущностная близость юродству, для Е. Летова – наличие формальных приёмов, связанных с юродством, причём часто политизированных.
Для Венедикта Ерофеева амбивалентность юродства становится источником трагических противоречий.
1. Липовецкий М. Апофеоз частиц, или Диалоги с Хаосом: Заметки о классике, Венедикте Ерофееве, поэме "Москва-Петушки" и русском постмодернизме // Знамя, 1992. №8. С.215.
2. См.: Лихачёв Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в древней Руси. Л., 1984. С.72-153.
3. Живолупова Н.В. Паломничество в Петушки, или проблема метафизического бунта в исповеди Венички Ерофеева // Человек, 1992. №1. С.79.
4. Поэма Ерофеева цитируется по изданию: Ерофеев В. Москва-Петушки. М., 1999.
5. Стихи Егора Летова цитируются по изданию: Русское поле экспериментов. М., 1994, а также по магнитофонным записям, сделанным в студии "Гр.Об. Records" с 1980-по 1990 гг.
6. Лихачёв Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Указ. соч. С.128.
7. См. об этом : Черняков А.Н., Цвигун Т.В. Поэзия Е.Летова на фоне традиции русского авангарда // Русская рок-поэзия: текст и контекст 2. Тверь, 1999. С.86-94.
8. См.: Померанц Г. Разрушительные тенденции в русской культуре // Новый мир, 1995. №8 С.137.
